Автор: 
Мы с Достоевским быстренько переправились на правый берег на катере и пешком отправились к речному вокзалу.
Вот тут-то и выяснилось, что Достоевского, как бы помягче сказать… Развезло. Ну, не то, чтобы немного развезло, а… В общем, Достоевский неожиданно оказался НИКАКОЙ! Пьяный в драбадан. И что удивительно, я был абсолютно трезвый – ну, с определенными оговорками, конечно, но тем не менее…
Я умирал от хохота, глядя на кренделя, которые выписывал Витька, направляясь в сторону нашей встречи с Броневичем. Минуты полторы умирал. А потом веселье закончилась, поскольку прямо возле нас остановилась патрульная милицейская машина, из которой неторопливо вылезли два милиционера, подхватили Достоевского под белые ручки – и в машину! Вот тебе раз! Витька в тот момент ничего не понял и пытался ментов благодарить за то, что его подвести на машине хотят.
Я попробовал Достоевского, что называется, «отмазать», плел что-то про свадьбу, день рождения и похороны любимой тетушки одновременно. В ответ мне было предложено разделить участь несчастного Достоевского и посетить вместе с ним медицинское учреждение узкого профиля, то есть вытрезвитель. Причем, настойчиво не предлагали, а как бы в шутку (я же говорю, в отличие от Витьки я совершенно трезвым был. Ну, или казался таковым).
Вздохнув от безысходности, я полез в машину – не бросать же друга в беде. До поезда оставалось два с половиной часа.
По дороге в вытрезвитель Достоевский пришел в себя настолько, что стал интересоваться, а куда, собственно, мы едем? Когда я удовлетворил его любопытство, Витька осознал всю глубину пропасти (у него из документов был только чужой студенческий билет), обалдел и заплетающимся языком горячо и убедительно забормотал мне в ухо.
– Лука, ты это, сделай что-нибудь, мне нельзя в вытрезвитель, мне на поезд надо!
Как будто мне в вытрезвитель очень надо было! Прямо ночи не спал, мечтал туда попасть.
Ну, что делать, начал нашим конвоирам всякую лапшу вешать на уши.
– Товарищ сержант, ну вы же видите, что я трезвый, отпустите нас Христа ради, я его на поезд посажу, вот билет.
Билет к тому времени я у Достоевского изъял, дабы Витька его не потерял.
– Так, ладно, раз ему на поезд надо, его мы и отпустим. А тебя – нет!
Новое дело! Меня такой поворот не слишком устраивал.
– Да я не против, за друга пострадать – святое дело, но он же сам до вокзала не доберется!
Уж не знаю, этот ли аргумент возымел свое действие, или (что гораздо вернее) три рубля, которые я сунул сержанту, но по прибытию к вытрезвителю были мы с Достоевским отпущены на все четыре стороны.
И что, вы думаете, мы помчались на вокзал? Как бы не так! Мы помчались на РЕЧНОЙ вокзал, в бар – на встречу с Броневичем. До поезда оставалось полтора часа!
Достоевский после посещения вытрезвителя несколько приободрился и весьма уверенно перебирал ногами. Мы влетели в вестибюль гостиницы речного вокзала и направились к лифту. Двери лифта гостеприимно распахнулись, и к своему ужасу я увидел внутри… двух милиционеров! Да что за напасть такая!
Придерживая Достоевского за шиворот для фиксации его в строго вертикальном положении, я поздоровался и нагло осведомился у представителей власти, на каком этаже находится бар. Нахальство – второе счастье! Милиционеры вежливо ответили: «На тринадцатом», и тихо удалились.
Конечно, в баре никакого Броневича не было, так как опоздали мы к месту встречи часа на полтора. Поэтому, ограничившись коктейлем (а как же!), мы отбыли по направлению к железнодорожному вокзалу. До поезда оставалось… Да практически уже ничего не оставалось.
И вот, стоим мы на трамвайной остановке. Вернее, я стою, а Достоевский стоять уже не в состоянии, он сидит на парапете, наклонившись, как Пизанская башня, и безостановочно бормочет: «Лука, ты должен меня посадить на поезд, ты должен меня посадить на поезд, ты должен меня…». Как заезженная пластинка. Меня уже начинает потряхивать, так как время бежит, а трамвая все нет. И тут Достоевский неожиданно сменил пластинку.
– На пригородном вокзале в камере хранения надо вещи забрать. На пригородном вокзале в камере…
Здравствуйте! Так нам еще на пригородный успеть надо?! Двадцать минут до поезда!
Достоевский тут же был: а) обматерен с ног до головы; б) подвергнут личному досмотру, в результате которого были обнаружены два номерка камеры хранения. При этом он продолжал уныло тянуть: «Лука, ты должен меня посадить на поезд, ты должен меня посадить на поезд, ты должен меня…».
Чертов трамвай, наконец, подошел, Достоевский был втянут в вагон, и трамвай не спеша покатил к пригородному вокзалу.
Как вы думаете, какие такие вещи нам надо было получить в камере хранения? Куркуль Достоевский тянул от родителей огромную клеенчатую сумку с картошкой килограммов эдак на двадцать и… телевизор! Причем, без упаковки обмотанный веревочкой тяжеленный ламповый агрегат!
У сумки с картошкой тут же оторвались обе ручки. И вот я в одну руку хватаю телевизор, в другую – картошку без ручек (не пробовали носить, нет? Попробуйте обязательно). В третью руку – не держащегося на ногах Достоевского! Уж не знаю, откуда у меня взялась третья рука, но все обстояло именно так, как я говорю.
Опять загружаемся в трамвай и медленно ползем к главному вокзалу. Когда мы к нему подъехали, на вокзальных часах ехидно светилось: «21.00». Время отправления нашего харьковского поезда, если не забыли!
Уже ни на что не надеясь, хватаю в охапку все три моих багажных места (Достоевский в данный момент иначе, как в качестве багажа рассматриваться не мог), и через привокзальную площадь волокусь на перрон, где нас встречает совершенно обалдевший Броневич!
– Вы о чем думаете? Поезд отходит! А что это с Достоевским?
А что с Достоевским? Висит себе кулем на моем плече и бормочет свое заклинание: «Лука, ты должен посадить меня на поезд!»
О чудо! Поезд все еще стоит на втором пути! Ну, не то, чтобы совсем стоит, а так потихоньку трогается в направлении Харькова. Вместе с Броневиком пытаемся затолкнуть Достоевского в проезжающий мимо нас последний вагон, но Витька, вскарабкавшись на подножку, дальше следовать наотрез отказывается, протягивая руки за сумкой с картошкой и телевизором – куркульская натура берет свое. Кое-как мы с Шуриком запихиваем его в вагон, вдогонку закидываем вещи и облегченно машем руками вслед удаляющимся огонькам харьковского поезда.
– Лука, привет, где вас носило? А главное, почему ты трезвый, а Достоевский – никакой?
А действительно, почему? А вот не знаю, и все.
Чтобы снять стресс, пошли мы с Броневиком в какую-то забегаловку, отметили нашу встречу, и я с легкой душой направился к дому своему, уверенный, что все мытарства мои на сегодняшний день закончились. Ну да, как же!
Около одиннадцати часов вечера вылез я из автобуса и направился в свой подъезд. Глаза слипались, и я предвкушал уже объятия Морфея, но… Как выяснилось, я жестоко ошибался, и до Морфея мне было, как… Ну, в общем, очень далеко.
Не успел я зайти в подъезд, как на меня буквально накинулась разъяренная толпа жильцов всех квартир, расположенных, к несчастью, непосредственно под моей. С четвертого по первый этаж! При этом по лестнице навстречу мне текли грязно-пенистые потоки воды, над которыми клубились облака пара, ибо текла не просто вода, а крутой кипяток!
Ничего не понимая (хотя смутно уже кое о чем догадываясь), бросился я на пятый этаж, сопровождаемый воплями толпы, а подчас и тычками в спину. Пока бежал, успел услышать о себе немало, причем, не слишком лестного.
На площадке пятого этажа стояло озеро кипятка, с одной стороны – низвергающееся кипящей Ниагарой в лестничный пролет, а с другой – непрерывно пополняющееся потоками, струящимися из-под моей двери. В ужасе открыл я дверь…
Ну, зачем описывать открывшуюся моему взору картину? Гад Достоевский утром решил побаловать себя чайком. Старую заварку он вылил в раковину на кухне, бросил в эту же раковину тряпку, чем надежно закупорил сливное отверстие. Краны он, конечно, закрыть забыл, ибо воду к тому времени уже отключили, и заметить этого прискорбного обстоятельства (в смысле, открытые до упора краны) он не мог, а вспоминать мои наставления ему было недосуг. В общем, часов в пять дали ГОРЯЧУЮ воду! Остальное всем понятно без объяснений. За шесть-то часов мно-о-го воды утекло!
Пока я ведрами и тряпками пытался хоть как-то ликвидировать последствия устроенного Достоевским потопа, ко мне заявился проживающий на четвертом этаже гражданин, оказавшийся ко всем своим достоинствам еще и милиционером (господи, как они за этот день меня достали!) и «вежливо» (мат стоял страшный!) предложил мне спуститься этажом ниже и посмотреть на результаты моей водной феерии.
Ну, что, спустились. Результаты действительно были весьма впечатляющи. Скажу только, что из всех электрических розеток хлестала (не вытекала, а именно хлестала. В две струи из каждой розетки!) вода.
«Гражданин начальник» сперва вознамерился меня изувечить, потом пообещал посадить, но, в конце концов, потребовал сто рублей компенсации за нанесенный ущерб. Надо заметить, что зарплата моя в то время за вычетом подоходного налога, профсоюзных и комсомольских взносов составляла 107 (сто семь) рублей. И все бы ничего, но он категорически потребовал, чтобы указанную сумму я вручил ему не позднее, чем через час. На часах было без десяти минут два! Ночи, естественно.
Как вы думаете были у меня эти самые сто рублей? При моей-то зарплате? Правильно, не было у меня ста рублей. У меня и десяти не было.
Из ситуации надо было как-то выбираться. В соседнем доме, на мое счастье, проживал один из моих студентов, Марк Блиндер, которого я очень неплохо знал. Знал я и то, что для Марка сто рублей, как для меня – тридцать копеек. Пришлось в два часа ночи вытаскивать его из постели, чтобы занять столь необходимую мне сумму, которую я и вручил представителю внутренних органов. На этом все и успокоилось.
Но это была только первая часть «марлезонского балета»! Недели через две получил я письмо из Харькова, которое и цитирую с незначительными купюрами.
Письмо Достоевского
Привет, Лука! Хорошо мы с тобой посидели, просто классно! Правда, какие-то менты, по-моему, все время пытались нам помешать. Кажется, на нашем пути слишком часто попадались люди в фуражках с красными околышами.
Слушай, Лука, у меня куда-то делась моя шапка, наверное, у тебя ее оставил, ты должен мне ее обязательно прислать, а то мне ходить не в чем. [В шапке кроличьей, ободранной Витька уезжал. Это точно! – автор]
Жалко, что Броневича не удалось найти. Или все-таки нашли? Что-то я смутно помню, что на вокзале он вроде был. Или нет? Ну, если он был на вокзале, то вы с ним, наверное, напились вдрабадан и спьяну засунули меня зачем-то совершенно не в мой вагон. [Ага, это, оказывается, мы с Броневичем напились!] Одурели вы, что ли? Как оказалось, до моего вагона мне надо было через весь состав добираться, а у меня ведь вещи были. Ну, до поезда ты мне помог их донести. [Это называется – помог! Дотащил вместе с хозяином, а не помог!] А по вагонам мне пришлось самому тащиться. Часа полтора я до своего вагона добирался. Проводницы какие-то неласковые попались, отказались мне белье выдать, вызвали начальника поезда с милиционером, сказали, что я скандалю и ругаюсь, хотя, по-моему, я вел себя вполне интеллигентно. [Могу себе представить «интеллигентно» требующего белье в дупель пьяного Достоевского!]
Короче говоря, посреди ночи ссадили меня с поезда в каком-то Матвеевом Кургане и сдали местным ментам. Вот тут я струхнул. У меня ж билет по чужому студенческому! Да и на заседание кафедры опаздываю. Опять же, жена на вокзале встречать должна, картошку с телевизором домой тащить (она уже второй день встречает, я же ей не сообщал, что билеты поменял).
Ну, короче, собрался я, силы моральные, физические и интеллектуальные напряг и выдал ментам жутко слезливую историю о том, что я, нищий студент, ехал себе, ехал, никого не трогал, но прицепились ко мне пьяные проводницы и начальник поезда и высадили ни за что, ни про что! Лука, они мне поверили! Они даже просигнализировали на следующую станцию, чтобы там проверили алкаша – начальника поезда! А мне поставили штамп в билете «вынужденная остановка» и сказали, что в три часа ночи будет поезд «Ростов – Харьков», я могу на него сесть и спокойно ехать. Еще и извинились!
Но тут я почувствовал, что в тепле меня начало развозить, и я решил поезда ждать на перроне. Выволок свои оклунки на перрон, сел на телевизор, и так хорошо мне стало, что я задремал. Просыпаюсь – передо мной стоит поезд какой-то. Я кричу проводнику: «Харьковский?». – Он головой кивает, да, мол. Ну, я подхватываюсь, и в вагон. В смысле – в тамбур. Дольше решил никуда не ходить, что бы больше приключений на одно место не искать. Ну, задремал, естественно. Проснулся от того, что в тамбуре проводник веником шаркает.
– Скоро в Харькове будем?
– Завтра.
– Как завтра?
– А мы к Ростову подъезжаем.
То есть я спросонья во встречный поезд вскочил и после стольких мытарств опять в Ростове оказался! А Любочка [Жена Достоевского] меня уже третьи сутки на вокзале встречает с каждым поездом из Ростова!
Короче, Лука, я уже к тебе возвращаться не стал, договорился с проводником, чтобы мои вещи на следующий день в Харьков привез, а сам в Ростове сел на первый попавшийся поезд – и в Харьков. Ну, что мне Любочка на вокзале сказала – не твоего ума дело, на кафедре тоже скандал не маленький был, но вот когда я на следующий день пришел на вокзал к поезду с моими вещами, оказалось, что картошки почему то килограмма два осталось, а телевизор разбит. Кто его кокнул?
В общем, Лука, посидели мы с тобой хорошо, но шапку ты мне верни.
Твой Виктор.
* * *
Ни убавить, ни прибавить!
М. Розин, В Сумятин, А. Прошанов, Л. Поддубная.
ЛевБерДон, 2003 г.
Автор: Олег Лукьянов
